ЛУИЗА КАЗАТИ:
ЖЕНЩИНА-ПОРТРЕТ
Чем была знаменита маркиза Казати? Только тем, что знала,
как «ничего не знача», стать «притчей на
устах у всех»
[cut Читать дальше...]
Люди
частенько боятся того, что даже нельзя потрогать. В
психологии есть термин: «синдром Дориана Грея».
Это - одна из разновидностей фобий. Боязнь времени.
Выражается в страхе перед физическим увяданием или
старением. Как можно более длительное сохранение образа
жизни, в том числе и сексуальной, в рамках особенностей,
присущих юношескому или более молодому периоду жизни.
Компенсируется неоправданным использованием молодежной
атрибутики, выбором одежды в молодежном стиле. В особо
запущенных случаях «дориановцы» злоупотребляют
пластической хирургией. Сопровождается вся эта петрушка
депрессиями, а иногда и к суициду приводит.
В 1920 году в
Париже, в Латинском квартале, жил один молодой
художник-испанец - Федерико Бельтран-и-Массес. Этот Федерико
не имел гроша за душой, но уже успел прославиться, выставив
несколько женских портретов. Критика именовала полотна
«кошмарным декадансом», так что Федерико, с
готовностью сделавшись непризнанным гением, пополнил ряды
нищей, но веселой богемы. И вот, как-то ночью, когда
Федерико уже улегся спать у себя в студии, к нему постучали.
Отворив дверь, он увидел высокую женщину, затянутую в черный
бархат; на сворке она держала русскую борзую в жемчужном
ожерелье. Дама без каких-либо предисловий выдала: «Два
дня назад в Лондоне я увидела вашу картину «Проклятая
маха» и решила, что меня надо написать в такой же
позе. В руках у меня будет голубой хрустальный шар...
Доставайте свои кисти. В вашем распоряжении только нынешняя
ночь». «И она стала мне позировать, - вспоминал
через много лет художник, - плечи ее были прикрыты черным
кружевом, рот казался кроваво-красным, а огромные глаза еще
более расширились в темноте. Когда сеанс был окончен, дама
растворилась в ночи вместе со своей борзой».
Имя ее
Бельтран-и-Массес узнал довольно скоро - его ночной гостьей
оказалась сама маркиза Казати. А вот о том, что он невольно
сделался частью поистине дьявольского плана маркизы - об
этом он так никогда и не узнал.
Понимал ее лишь один
человек. Понимал, но не знал - он сам так говорил. Габриэле
д'Аннунцио был посвящен в тайну с самого начала. Как он
относился к ее безумному замыслу, мы, наверное, никогда не
узнаем, но есть у него рассказ «Восковая фигура»
-про одного бедолагу, который, влюбившись в восковую статую
своей любовницы, спятив, эту самую любовницу убил, а кукла
вдруг ожила и заняла место живой женщины. Декаденты такие
байки обожали. Хотел ли Габриэле намекнуть, дать ключ к
разгадке? Нет, наверное, просто с читающей публикой играл -
этим декаденты тоже не брезговали.
Она никогда не вела
дневников, не писала стихов -а тогда только ленивый не
писал. До нас, собственно, дошло одно только ее высказывание
«Хочу стать живым шедевром», - и все. Она
хранила тайну, заранее ревновала свой секрет к тем, кто
будет пытаться разгадать его много десятилетий спустя. Но мы
все-таки попытаемся сладить со скрытной маркизой. А вдруг?
Опасно, конечно, - говорят, однажды
одна светская львица
попыталась выкрасть эскиз платья, в котором Казати
собиралась появиться на балу. Маркиза в ярости заперла
воровку в шкафу, где та и просидела несколько часов.
Казалось, роковой «марчезе» никогда не
составляло труда вдруг появиться из любого зеркала или,
подобно Венере, из чаши фонтана, или сойти с живописного
полотна - даже того, на котором она не была изображена... Ее
жизнь - хороший повод позлорадствовать. Вспомнить басню о
стрекозе и муравье, мол, за все надо платить...
«Ни
разу в жизни эта женщина не изменила своей легенде», -
сказал о ней кто-то из современников. Д'Аннунцио нравилось
думать, что маркизу Казати придумал именно он, - так же, как
лорд Генри придумал Дориана Грея. И она не разубеждала его.
То ли и вправду так думала, то ли просто не хотела
разоблачать.
Ну а если спланировать из этого таинственного
мира на грешную землю? Увы, жизнь маркизы была необычной с
младых ногтей. 23 января 1881 года в Милане, в семье
текстильного магната Альберто Аммана родилась девочка.
Родители назвали дочь Луизой. Кстати, она от рождения была
самой настоящей титулованной особой - нувориш Альберто Амман
получил графский титул от самого короля Италии за вклад в
развитие текстильного производства страны.
Препорученная
гувернанткам большеглазая девочка росла сиротой при живых
родителях: по обычаю, заведенному в богатых семьях, мать с
отцом она видела только изредка. А в 15 лет она и вовсе
осталась сиротой: внезапная болезнь унесла мать, отец также
не зажился на свете. Впрочем, это была, наверное, самая
состоятельная сиротка в Европе: Луиза стала наследницей
фабрик, вилл, денежных вкладов, фондов и акций. Опекуном
стал дядя девочки.
Сохранилось фото
восемнадцатилетней Луизы, сделанное незадолго до ее первого
выезда в свет. Ее громадные глаза поражают какой-то усталой
мудростью, на юном лице им вроде бы и не место. Луиза росла
страшно замкнутой, даже нелюдимой. Красивой она себя не
считала. К тому же Бог наградил ее нестандартной по тем
временам фигурой: юная графиня Амман была довольно высока -
за метр восемьдесят и несколько плоскогруда. Никакого
сравнения с женским идеалом рубежа веков - затянутой
«рюмочкой» феминой-пышечкой - она не
выдерживала. Возможно, первым ее самостоятельным решением в
жизни было обрезать волосы - она коротко подстриглась в 1898
году.
Такова она и на своем самом первом портрете -
парадном, написанном накануне свадьбы. В первые месяцы
двадцатого века в доме ее дядюшки вовсю готовились к
предстоящему бракосочетанию: наследницу миллионов Амманов
отдавали за молодого маркиза Камилло Казати Стампа де
Сончино. Брак был выгоден обоим кланам: Казати - одно из
старейших аристократических семейств Италии - несколько
обедневших, а Амманы хоть и не могут похвастаться древностью
рода, зато при деньгах. По традиции следовало заказать у
именитого живописца портрет будущей маркизы, что и было
сделано. Надо сказать, у художника никогда не было такой
вертлявой модели - Луиза позировала с нескрываемым
отвращением, ей не терпелось поскорее закончить.
22 июня
1900 года Луиза стала маркизой Казати Стампа де Сончино.
Молодые провели медовый месяц в Париже, где как раз
проходила Всемирная выставка. Вполне возможно, что там она
видела мельком самого Оскара Уайльда, которому к тому
времени уже немного осталось. Впрочем, он вряд ли догадался
бы, что юная маркиза однажды почти сумеет сделать то, что
так и не смог осуществить его Дориан Грей. Вернувшись,
супруги зажили размеренной безупречной жизнью - зиму и весну
проводили в родовом замке Казати или же в особняке в центре
Милана, на лето уезжали в Альпы. В июне 1901 года молодая
маркиза родила дочь Кристину.
А в 1903-м в жизни Луизы
Казати произошло событие вроде бы незначительное: ее впервые
увидел Габриэле д'Аннунцио; их странноватый союз назовут
потом «высшим достижением декаданса». Произошло
это на лисьей охоте близ Галларате. Надо сказать, к тому
времени молодая маркиза уже перепробовала почти все, чем
могла развлечь ее светская жизнь: ударялась в оккультизм, в
охоту, как одержимая декорировала свои виллы и дворцы. И все
чаще останавливалась в задумчивости перед своим парадным
«предсвадебным» портретом. Что-то уходило,
что-то постоянно - двадцать четыре часа в сутки
-проскальзывало, утекало как песок сквозь пальцы. Та Луиза -
Луиза с портрета - была моложе ее самой уже на целых три
года! И еще она была отвратительно благопристойна. Вроде бы.
На самом-то деле эта добропорядочность была шита белыми
нитками -правда, кроме Луизы, об этом никто не знал.
Одним
словом, сделавшись маркизой, она ни одной минуты не
чувствовала себя счастливой. Луизе прискучило, просыпаясь
утром, раздумывать, чего же сегодня хочет ее левая нога; и
ног было всего-то две.
Д'Аннунцио был первым встреченным ею
человеком, который жил как хотел. Женщины вешались на него
гроздьями и радовались счастью содержать модного писателя, у
которого в карманах всегда было шаром покати. Он
расплачивался с ними стихами, в которых именовал их Никами и
Барбареллами, утверждая, что создает новый пантеон богинь. У
скучающей маркизы Казати были все шансы пополнить этот сонм;
д'Аннунцио ей и имя быстренько придумал - Кора. В античности
корами называли статуи молодых девушек - красиво
задрапированных и загадочно улыбающихся. Часто коры
подпирали собой кровли храмов или зданий. Луиза в ответ
переделала Кору в Корэ - на французский манер, а д'Аннунцио
прозвала Ариэлем - ветром. Все те долгие годы, что длился их
союз - романом это назвать сложно, - эти двое старались друг
друга переоригинальничать. Д'Аннунцио скоро понял, что Луиза
слишком эгоистична, чтобы постоянно быть при нем, играя в
послушную музу. Сама она от поэта-Ариэля верности никогда не
требовала - ветер все-таки. Д'Аннунцио просто показал ей
дорогу, и она двинулась по ней с такой скоростью, что ему
стоило большого труда за ней угнаться. Кроме того, она
неожиданно сделала открытие - она необычайно красива. Пускай
не так, как принято, но красива. Она одевается все смелее, в
пику подчеркивая свой высокий рост и худобу; начинает густо
подводить свои и без того огромные глаза и пудриться белой
пудрой. «Белая пудра ложилась на ее сухую кожу, как
пыльца», - писал д'Аннунцио. Своего романа с поэтом
Луиза не скрывает, а супруг Камилло молчит в тряпочку -
женины деньги дали ему возможность, не считая копейки,
тихо-мирно заниматься любимым делом - разведением собак и
лошадей.
Когда модный светский художник Джованни
Болдини предложил Луизе позировать для портрета, эта совсем
еще недавно добропорядочная мать семейства устремилась к
нему из Италии в Париж. Она бы и на Эверест влезла - если бы
там ждал кто-то с мольбертом и красками, желающий ее
увековечить. Болдини она выложила за портрет баснословную
сумму, но все затраты окупились, когда в апреле 1916 года
картина была выставлена на парижском художественном салоне.
Народ валом валил посмотреть на «Портрет молодой дамы
с борзой собакой». Критики дали незнакомке прозвище -
анти-Джоконда. Кто же это, ах, кто же? И тут Болдини - да
как же, разве вы не знаете? Художник был категорически
против того, чтобы с картины делались репродукции, но Луиза
устроила ему по этому поводу целый скандал; пришлось
уступить. Маркизу в черном атласе, отороченном горностаем, с
черной же борзой в серебряном ошейнике на сворке
растиражировали по всему миру - и художественные журналы, и
журналы мод.
Еще в 1910 году Луиза решила, что ей, как
живому шедевру, необходим соответствующий антураж.
Д'Аннунцио предложил Венецию: своим внутренним взором он
видел ее только там - царствующей и покоряющей. Был куплен
старый полуразрушенный дворец палаццо дей Леони - Львиный
дворец. Поговаривали, что прежние владельцы - то ли графы,
то ли маркизы - держали у себя в саду ручного льва. Луиза
быстро переплюнула безвестных аристократов. Сад наводнили
гепарды, оцелот, белоснежные павлины, обезьянки всех мастей
и размеров, змеи, которых новая хозяйка привезла с собой в
золотых коробочках, обитых изнутри бархатом; плюс громадный
питон Анаксагор - любимец маркизы. И неизменная пара русских
борзых - одна белая, другая черная, в усыпанных бриллиантами
ошейниках.
Дей Леони скоро превратился в эдакий
декадентский луна-парк с аттракционами, причем главным из
них, конечно, стала сама Безумная маркиза, не преминувшая
явить себя Венеции во всем блеске: впервые она вышла в город
в алом плаще на голое тело и золотой цепи; по пятам за ней
следовал громадный ливрейный негр с опахалом из перьев.
Увидав ее в таком виде на площади Сан-Марко, горожане
подумали, что это - венец ее эксцентричности, и напрасно. В
другой раз она предстала свету в одной лишь тигриной шкуре и
с тигриной же головой, водруженной поверх ее собственной. Не
менее, чем сама маркиза, была известна и ее гондола,
задрапированная черным атласом и любимыми тигриными шкурами;
гондольеров она нарядила в костюмы XVIII века.
Муж с
дочерью остались в Милане; Луиза очень скоро о них как-то
подзабыла. С родными из дядиной семьи она никаких отношений
не поддерживала - у живых шедевров не бывает корней. В том
же 1910-м д'Аннунцио еще более упрочил ее славу
одушевленного произведения искусства, написав роман
«Быть может - да, быть может - нет» и выведя в
нем Луизу в качестве главной героини под именем Изабеллы
Ингирами. На протяжении всего сюжета маркиза Ингирами ведет
себя, как буйный маньяк, в частности, совращает собственного
брата.
Если заставить поклоняться себе, как богине, рано
или поздно ею станешь. За деньги можно все. Поговаривали,
что секс не имеет для внешне чувственной маркизы особого
значения: истинное удовольствие она испытывала, лишь являя
себя, если так можно выразиться. Как говорится: «...И
тут выхожу я, весь в белом». Ее удовольствием был
собственный портрет во всю стену; да что там, во весь город,
во весь мир! Как и всякому эксгибиционисту, партнеры были
нужны ей лишь как публика.
Машина по имени Луиза Казати
ежедневно пожирала тонны денег, словно тюки спрессованного
сена. Безостановочный механизм, адская молотилка,
перерабатывающая лиры, франки, фунты и все, на что падал ее
взгляд. «Страсть приобретать все, что душе угодно,
любой ценой, имеет обратную сторону. Чтобы удержаться на
краю бездны, необходимы компромиссы. Но ей такое понятие
было неведомо», - писал о маркизе один из ее
современников. Это была та самая
«вандербильдиха» с обложки журнала
Эллочки-людоедки: не угонишься и не подкопаешься. Лев Бакст
создал для нее около сорока эскизов костюмов - карнавальных
и повседневных; со временем первые стали мало отличаться от
вторых.
На ее балах Айседора Дункан танцевала с
Нижинским. Она дала три бала-маскарада: ренессансный,
персидский и индийский. «Женщины в жизни -прекрасные
актрисы», - говаривал сэр Генри в «Портрете
Дориана Грея». Она репетировала каждое свое появление
со скрупулезной тщательностью; не допуская
«смазанного» выхода. Так, на одном из своих
балов она была одета в точности, как Сара Бернар. В самый
разгар веселья мнимая Сара вдруг схватилась за сердце и
рухнула на пол. Все перепугались; однако появившийся в
соответствии со сценарием церемониймейстер огласил
«последнюю волю» «мадам Бернар» -
зажечь факелы и следовать за ее телом в гондоле до места ее
упокоения на острове Торчелло. Ей ничего не стоило
арендовать у города в качестве «декораций» для
себя одной всю площадь Сан-Марко. В такие дни окна,
выходящие на площадь, сдавались в аренду по неслыханной
цене. Даже в ее загранпаспорт вместо положенной фотографии
была вклеена живописная миниатюра - ей все было дозволено.
Венецианский период оказался необычайно богат на живописных
Луиз Казати во многом благодаря тому, что у маркизы в эти
годы появился собственный «придворный художник»
- Альберто Мартини. Он писал ее в облике Медузы Горгоны,
полуженщины-полубабочки и даже злодея Чезаре Борджиа. Иногда
она отправлялась «на гастроли» в Санкт-Мориц,
где гоняла в санях, запряженных белоснежными рысаками, или
же в Париж. Дочь Кристину к этому времени давно отдали в
католический монастырь, и о ней все благополучно забыли.
Маркиза тем временем носилась с новой идеей - появиться на
настоящей сцене в одном из новомодных русских балетов
Дягилева. Кто-то поговаривал даже, что мечту эту она
осуществила, но достоверных сведений об этой маркизовой
«премьере» нет.
...И она заставляла. То, о чем
только мечтали новаторы вроде Маринетти или Велимира
Хлебникова, она материализовывала, а потом без жалости
бросала, увлекшись чем-нибудь еще.
Тема смерти, посмертного
переселения душ особенно занимала маркизу. После
скандального случая, когда некий австрийский эрцгерцог убил
свою любовницу, а потом и себя, Луиза заказала восковые
статуи бедных любовников. Этих манекенов, изготовленных в
полный рост, она частенько сажала за один стол с гостями.
Иногда эрцгерцог с подругой уступали место самой Казати -
также восковой и одетой точь-в-точь, как хозяйка. Никто не
сомневался в том, что глухими ночами восковые истуканы
оживают.
Портреты Казати тоже жили своей жизнью.
Одну из ее фотографий нашли у смертного одра д'Аннунцио.
Внизу поэт своей рукой приписал: «Плоть есть не что
иное, как дух, повенчанный со смертью». Знаменитый
Томас Эдвард Лоуренс, созерцая портрет маркизы кисти
Огастеса Джона, позднее писал: «Надеялся увидеть там
Казати. Стоя перед холстом, пытался подумать о ней как о
вампирше, но мыслить был неспособен, ибо окаменел под ее
взглядом Горгоны». Художники угадывали главную ее
особенность - быть чем угодно, где угодно и когда угодно. У
индусов есть такое понятие - шакти. Обозначает женскую
космическую энергию - вечную и текучую. Так же называют
сексуальную партнершу для ритуального соития, имеющего целью
соединиться с высшим божеством. Была ли маркиза такой вот
шакти - неизвестно. В 1920 году на Капри, модном
аристократическом курорте, где некоторое время жила Казати,
ее писала в полный рост и без одежды американская художница
Ромейн Брукс. Маркиза получилась похожей на гигантскую
летучую мышь -на руках когти, черная накидка похожа на
крылья. Работа над портретом длилась несколько месяцев.
Брукс была на грани помешательства: ей казалось, что она
начинает самым недвусмысленным образом влюбляться в свою
модель. «Фантастическая птица, а может, падший ангел;
во всяком случае, ничего человеческого в ней нет», -
вспоминала Брукс. Дневник ее за те месяцы полон записей
вроде: «Я измучена, исхудала, волосы выпадают, мне
нужен отдых». На каждом сеансе маркиза точно извлекала
что-то из художницы. Ромейн Брукс умерла в 1970 году в
Ницце. До самой старости она утверждала, что терпеть не
может эту свою картину, однако на любые предложения продать
ее неизменно отвечала отказом. После ее смерти под кроватью
нашли одинокий холст, свернутый в трубку - портрет Казати.
В 1922 году маркизу снимал известный фотограф Мэн Рей.
Фотосессия началась неожиданным коротким замыканием:
фотограф в одночасье лишился своих софитов, а в доме
вылетели пробки. Самое же интересное, что снимок таки
получился, но на нем у Казати было три пары глаз. Она,
ничтоже сумняшеся, пришла от фото в восторг; теперь этот
снимок показывают на курсах истории фотографии как пример
фотографического сюрреализма - впоследствии выяснилось, что
Мэн Рей просто воспользовался приемом двойной экспозиции.
Первый «звоночек» прозвенел в 1914-м, когда
летом, поболтавшись по Франции и Италии, Казати на время
водворилась в апартаментах «Ритца». 4 августа
ближе к вечеру она потребовала себе завтрак в номер -это
была одна из ее повседневных причуд, к которой персонал
отеля давно привык. Но на сей раз ее звонок остался без
ответа. Казати выглянула в коридор - он был пуст, точно все
вымерли. Вестибюль первого этажа был забит солдатами: так,
не спросив ни у кого разрешения, тихонько почила в бозе
бель-эпок. Знакомая Луизы, пришедшая к ней в гости в этот
день, вспоминала: «Маркиза Казати истерически вопила;
ее рыжие волосы в беспорядке разметались, и вся она была
олицетворением бессильной ярости и смятения перед лицом
новой жизни. Война потрясла мир до оснований».
В этом
непрочном теперь мире Луизе оставалось только одно -
надеяться на свое волшебство, на свои чудесные портреты. И
продолжать осуществлять свой план; ничто не сможет ей
помешать.
Нарождающийся мир был рационален до мозга костей.
Он не хотел, чтобы его эпатировали. Маркиза Казати теперь
была не чем иным, как «Медузой
«Гранд-отеля», начисто лишенной внутренней жизни
и неспособной ни на чем сосредоточиться». На смену
корсетам и турнюрам пришли экономно-практичные творения Коко
Шанель, от которых маркизу бросало в дрожь.
И все же как-то
надо было соответствовать. Маркиза подружилась с футуристом
Маринетти, очаровала скульптора-новатора Джакомо Белла. Так
что скоро он выставил на всеобщее обозрение новое свое
творение, название которого говорило само за себя:
«Маркиза Казати со слюдяными глазами и деревянным
сердцем». Новое искусство любило всяческую машинерию;
так, стоило повернуть деревянное сердце маркизы - и глаза
начинали мигать и шевелиться; посетители выставки
развлекались вовсю, а живая Казати была счастлива - она
заставила-таки новый век служить себе.
В 1914 году она
официально рассталась с Камилло; дочь по решению суда
осталась с ней - номинально, разумеется, ибо уже не первый
год жила в Англии, в пансионе.
Пожалуй, во время войны она
впервые почувствовала себя одинокой; д'Аннунцио разъезжал по
фронтам с патриотическими речами, а она колесила по всей
Европе, ища место, где еще можно собрать вокруг себя элиту,
чтобы пустить ей пыль в глаза. Маркиза проехалась вокруг
света, ее даже занесло в Индию, где она вдруг припомнила
подробности своей предыдущей реинкарнации: «Я поняла,
что в прошлой жизни была тигром. А ныне стала
тигрицей». Результатом такого «прозрения»
стали волосы, выкрашенные под цвет тигровой шкуры. Правда, в
послевоенной Европе они мало кого удивили: здесь видали вещи
и пострашней. Ей было под сорок; высший свет перестал
существовать. К 1923 году насчитывалось уже более 150
изображений маркизы - в мраморе, на холсте, бронзе... Но что
было в этом толку теперь, когда некому стало на них
смотреть. Волшебство действовало лишь тогда, когда рождало
отклик, ведь и питалось-то оно эмоциями. Среди тех, кто
жаждал не зрелищ, а хлеба, Казати стала чем-то вроде
раздражающего анахронизма и крайне моветонной особой. Она
чувствовала себя старой, это наполняло ее ужасом. Палаццо
дей Леони ветшал. Умер от воспаления легких питон Анаксагор,
а стеклянный шар маркизы, будто наполненный дымом, больше не
показывал картин будущего. Даже статуи несчастных любовников
больше не оживали по ночам.
Маркиза решила
обосноваться во Франции: прикупила в пригороде Парижа Везине
«Пале-Роз» -особняк, представлявший собой точную
копию Версаля - уменьшенную, разумеется. Казалось, все стало
налаживаться: большими тиражами разошлись
«шестиглазые» фотопортреты маркизы работы Мэна
Рея; Пикассо согласился спроектировать для нее бальный
костюм, обвешанный электрическими лампочками. Кончилось это
плохо - маркиза в своем объемном наряде застряла в дверях;
платье коротнуло и загорелось; Луизу пришлось срочно
извлекать из сложной конструкции.
Происходило то, чего она
так всегда боялась, - она становилась смешной. Когда в 1924
году она собиралась на бал в парижскую Опера (платье от Эрте
из черного тюля, с огромными кринолинами, усыпанное
бриллиантами плюс подлинные аксессуары легендарной графини
Кастильоне), ею вдруг овладел приступ самого настоящего
сценического страха.
Восхищения не было, хотя нагнать
мистическую жуть на зевак она вполне еще была способна.
«Она точно вышла из какой-то императорской
гробницы», - вспоминал современник.
В 1925 году она
«гастролировала» в США, где газеты широко
растиражировали ее высказывание: «Быть иной - значит
быть единственной. Я не терплю посредственности, поэтому я
одна». Впрочем, это уже была хорошая мина при плохой
игре. Д'Аннунцио, которого с возрастом все больше одолевали
болячки, безвылазно жил на своей вилле близ озера Гарда,
обласканный новым муссолиниевским режимом. Маркизе все чаще
приходилось коротать вечера наедине со своими
многочисленными изображениями. Подруг у нее никогда не было:
она всю жизнь была окружена лишь мужчинами и животными.
Еще
в 1923 году маркиза наведалась на родину - чтобы продать
фамильную виллу Амманов, текстильную фабрику и особняк в
Риме. Палаццо дей Леони пришлось сдать. Впервые она
испытывала финансовые затруднения; в свете этого покупка
«Пале-Роз» была откровенным безумием.
Единственным выходом было сокращение трат, но этого от нее
ждать не приходилось.
Луиза предприняла попытку поправить
пошатнувшееся благосостояние - в своем
«фирменном» стиле, разумеется. Поразмыслив, она
решила вторично выйти замуж - за самого богатого человека,
какого найдет. Полистав «Форбс», она выяснила,
что таковой господин имеется и проживает он в Америке. Не
мешкая, она написала знакомой в Нью-Йорк, сообщив, что
вскорости прибудет, и попросила устроить ей встречу с
кандидатом в мужья. Ошарашенная знакомая ответила, что это
невозможно, ибо упомянутый денежный мешок уже женат. Маркиза
в ответ телеграфировала: «Ничего. Разведется. Я
выезжаю». Прибыв в Нью-Йорк, она принялась
распаковывать вещи и с огорчением поняла, что забыла дома
любимую змею. Не слушая протестов подруги, она позвонила в
местный зоопарк и попросила дать ей змею напрокат. Когда
маркиза явила себя кандидату в женихи, змея тихо и
непринужденно дремала, обвившись вокруг ее шеи. Господин так
перепугался, что сбежал - без всяких «здрасьте»
и «до свидания».
Какое-то время ей удавалось
утихомирить кредиторов, расплачиваясь с ними
драгоценностями, антиквариатом и картинами. И все же в
декабре 1932 года «Пале-Роз» ушел с молотка, а
должницу приговорили к двум месяцам тюрьмы условно. В
отчаянии она отправляет телеграмму д'Аннунцио - просит
ссудить несколько тысяч лир, но послание остается без
ответа. В «Пале-Роз» толпами ходили любопытные.
Можно представить себе, как простонародье разглядывает
золоченые комнаты: «Дааа, пожила...».
В марте
1938 года умер д'Аннунцио; Луиза на его похороны не
приехала: видимо, не забыла про ту самую телеграмму с
просьбой о деньгах, на которую он так и не ответил.
Накануне своего шестидесятилетия она переехала в Англию, где
жили ее дочь Кристина и внучка Мурея. Последней она с ходу
запретила называть себя бабушкой - вдруг кто-нибудь услышит.
А Кристина после материнских визитов не уставала напоминать
Мурее, чтобы та ни в коем случае не давала бабке денег - та
обязательно промотает; вот сделать подарок или купить еды -
можно... Кристина и немногие оставшиеся у маркизы друзья
вроде Маринетти открыли на ее имя счет, куда раз в неделю
клали ровно по пять фунтов, ибо большие суммы жгли маркизе
руки. Впрочем, подарки Мурея тоже скоро перестала ей дарить:
выяснилось, что Луиза исправно относит презенты в ломбард, а
на вырученные деньги покупает шампанское или что покрепче.
Она по-прежнему капает в глаза атропин; борзых теперь
заменили пекинесы. Позировать художникам она, когда-то
превратившая это занятие в манию, теперь категорически
отказывалась. Некий фотограф по имени Сесил Битон все-таки
сумел сделать несколько снимков маркизы. Он навестил ее
якобы для того, чтобы снять ее пекинесов, и незаметно для
Казати навел на нее объектив. Та, однако, заметила и
закрылась рукой в черной перчатке.
На фото видна лишь
нижняя часть лица; впрочем, и она - не самое лучшее зрелище.
Каков же был ужас маркизы, когда какое-то время спустя она
увидела этот снимок в витрине крупного книжного магазина -то
была реклама книги Битона о великих женщинах современности.
Под фото вполне можно было приписать что-то вроде «Так
проходит мирская слава».
1 июня 1957 года после
спиритического сеанса маркиза покинула этот свет.
Добросердечная Мурея была с ней до последнего вздоха.
Хочется думать, что ее волшебство таки сработало.
«Такие лица, как ваше, позволяют скрывать душу»,
- говорил ей д'Аннунцио. Была ли у маркизы душа, неизвестно.
«Подлинная красота пропадает там, где появляется
одухотворенность», - говаривал лорд Генри в
«Портрете...». Это лицо, лицо шакти, намекающее
на то, «чего не ведает никто» - кто может
поручиться, что именно его довелось снимать Битону? На
маркизе черная вуаль, это мог быть кто угодно. Ни одного
портрета маркизы, сделанного после 40-х годов, не
существует.
В 1964 году на Бродвее состоялась премьера
пьесы Теннесси Уильямса о жизни маркизы - с метким названием
«Молочные реки здесь пересохли». За пьесой
последовал фильм с Лиз Тейлор в главной роли. В 1954 году
фигурой Казати вдохновился Морис Дрюон: итогом стал роман
«Сладострастие бытия», по которому в 70-х сняли
фильм с Ингрид Бергман и Лайзой Миннелли. Особенно полюбили
маркизу модельеры и... фетишисты.
Что на самом деле
происходило под этой черной вуалью после сороковых,
неизвестно. Есть один старый портрет Казати 1912 года -
кисти Альберто Мартина. Называется он необычайно длинно
«Медленный возврат из перевоплощений»: стоя на
берегу венецианского канала, маркиза перевоплощается из
бабочки в женщину: вместо одной руки - крыло... Может быть,
там, скрытая за черной вуалью, все это время в бедности и
безвестности дремала... куколка, готовая явить себя свету в
очередной раз?
Наверное, она до сих пор здесь. Получает
свой «процент» с продаж. Снова питается нашими
эмоциями. Каждый взгляд на ее плоскостное изображение на
портрете; каждый просмотр модной коллекции, вдохновленной
Ею, - все это уходит туда, в ее копилку. А она по-прежнему
рядом. Везде.
Источник: журнал STORY, апрель 2011, Наталья
Клевалина
[/cut]
Комментарии (2)